[Яой] Система [Спаси-Себя-Сам] для Главного Злодея/ The Scum Villain’s [Self-Saving] System - Мосян Тунсю

Вообще-то, он догадывался, что, скорее всего, Демон Снов воспользовался излюбленным методом разрушения сознания, продемонстрировав Цю Хайтан ее самые мучительные воспоминания — и логично было предположить, что там не обошлось без уничтожения ее семьи.

Однако и тут что-то не сходилось: ведь тогда, едва открыв глаза и узрев Шэнь Цинцю, она должна была преисполниться первозданной ненависти, вознамерившись понаделать в нем пару сотен дыр своим мечом — почему же вместо этого она с рыданиями бросилась прочь?

— Этот старик не стал показывать ей ее воспоминания, — отозвался Мэнмо, явно догадываясь о его помыслах. — Вместо этого он показал ей твои.

Те самые осколки памяти Шэнь Цзю, что сохранились в его теле!

Его давно уже мучила упомянутая Сян Тянь Да Фэйцзи предыстория Шэнь Цинцю, которую тот так и не написал, так что он тотчас переспросил:

— А не мог бы старейшина показать их и мне?

Мэнмо уставил на него озадаченный взгляд, однако вместо того, чтобы спрашивать, зачем ему понадобилось пересматривать собственные воспоминания, старый демон поинтересовался:

— Ты вообще ничего не помнишь?

— Верно, — кивнул Шэнь Цинцю, мысленно приготовившись изложить целую историю о том, как он утратил память в результате временного помешательства и хотел бы заполнить пробелы.

Сказать по правде, его выдумки все равно не выдерживали критики, так что он испытал немалую долю облегчения, когда вместо расспросов Мэнмо ограничился фразой:

— Некоторые вещи и впрямь лучше не помнить.

— Однако я нижайше прошу старейшину о помощи.

— Ты и впрямь хочешь это видеть? — с сомнением бросил демон.

Шэнь Цинцю торжественно кивнул, и тогда Мэнмо потянулся к нему, прижав палец к его лбу, и велел:

— Закрой глаза. Можешь открывать их, когда я уберу руку.

Шэнь Цинцю покорно смежил веки.

— Твои воспоминания сильно повреждены, и в них много провалов, — вновь заговорил Мэнмо. — Из-за этого они утратили связность. Тебе также могут попадаться люди с размытыми лицами. Причина этого кроется в твоем собственном сознании — так что просто не обращай внимания.

Иными словами, он хотел сказать: «Если тебе попадутся баги, то знай, что виной тому косяки в твоих исходниках, а не мои техники».

Мысленно досчитав до десяти, Шэнь Цинцю почувствовал, как давление на лоб ослабло, и тотчас открыл глаза. Перед ним на коленях стоял тощий растрепанный паренек, связанный веревкой [2].

Этот бледный [3] юноша с острым подбородком был весьма хорош собой, однако его черты были отмечены невыразимой мрачностью, а на лбу и в уголках рта виднелись лиловые отметины. Юный Шэнь Цзю собственной персоной.

Сбежав от Ло Бинхэ во сне в городе Хуаюэ, Шэнь Цинцю нечаянно угодил в остатки воспоминаний своего предшественника — и тогда перед ним предстала эта самая сцена. Оглядевшись, он убедился, что первое впечатление его не подвело: эта просторная комната оказалась библиотекой, соединенной со спальней — их разделяли лишь «лунные ворота» [4] из сандалового дерева. Повсюду дорогая мебель, образцы каллиграфии и живописи — едва ли обычные работорговцы могли позволить себе подобное.

Скрестив руки на груди, Шэнь Цинцю оперся о полку с драгоценными безделушками в квадратных секциях [5], и замер в ожидании.

Однако долго ждать ему не пришлось: вскоре перед ним бесшумно отворилась дверь, покрытая искусной резьбой с растительным орнаментом.

Шэнь Цзю не шелохнулся, лишь глаза взметнулись вверх, так что в них отразилась фигура вошедшего.

Лицо молодого человека в роскошной одежде на удивление сильно напоминало Цю Хайтан — выходит, перед ним только что предстал старший представитель истребленного семейства Цю — ее брат.

И, очевидно, подозрения Шэнь Цинцю имели под собой почву: что бы там ни утверждала Цю Хайтан, не похоже, чтобы с Шэнь Цзю обращались «как с членом семьи».

Молодой человек неспешным шагом приблизился к Шэнь Цзю и принялся наворачивать вокруг него круги. Выражение лица юноши при этом не изменилось — в плотно сжатых губах читалась угрюмая решимость, но плечи слегка подрагивали, выдавая скрытый страх; похоже, он делал все возможное, чтобы казаться невозмутимым.

Внезапно молодой господин [6] Цю ударил его ногой в спину — Шэнь Цзю тотчас рухнул на пол, уткнувшись лицом в доски.

— Ну что, на сей раз не осмелишься дать сдачи? — холодно бросил молодой господин Цю.

Приподняв лицо, измазанное в пыли, приставшей к крови из носа, Шэнь Цзю тихо ответил:

— Не гневайтесь, молодой господин, я не знал, что это были вы.

— Не знал? — насмешливо повторил молодой господин Цю. — Не знал, и все же осмелился напасть!

Размахнувшись, он отвесил Шэнь Цзю оплеуху, от которой голова того с глухим стуком ударилась о пол, и из носа вновь хлынула кровь, заливая подбородок. Казалось, молодому господину Цю доставляло особое удовольствие отбивать его голову, будто мяч.

Шэнь Цинцю в молчании наблюдал, как он проделал это не менее дюжины раз. Наконец выдержка Шэнь Цзю подошла к концу, и он выкрикнул:

— Чего вы хотите этим добиться?

— Теперь ты принадлежишь нашей семье, — злорадно рассмеялся молодой господин Цю. — Так что я могу делать с тобой все, что захочу.

Внезапно из-за двери раздался нежный мелодичный голос:

— Братец? Братец, ты тут?

Едва заслышав его, молодой господин Цю тотчас переменился в лице. Быстро развязав Шэнь Цзю, он шепотом велел ему:

— А ну вытри лицо! И если осмелишься хоть пикнуть, прибью!

Шэнь Цзю наградил его взглядом, полным страха и презрения. В его глазах Шэнь Цинцю углядел отблеск смертной ненависти, но юноша и впрямь не осмелился открыть рот. Он тотчас принялся яростно тереть лицо, однако при этом лишь размазывал грязь и кровь. При виде этого молодой господин Цю взял вазу с подоконника и выплеснул воду прямиком ему в лицо. Просияв в улыбке, он отворил дверь:

— Тан-эр что-то нужно?

Теперь-то Шэнь Цинцю знал, откуда взялась эта манера оригинального Шэнь Цинцю — «сама благожелательность на поверхности и яростный оскал за спиной»: похоже, он перенял ее прямиком… от своего господина.

В дверях появилась Цю Хайтан в фиалковом парчовом платье и маленьких атласных белых туфельках с украшенными жемчугом носками — она и впрямь казалась девушкой из цветочного бутона. В ней еще не проявилась та зрелая красота, закаленная жизненными тяготами [7], которой она славилась позже. Переступив через порог, она хихикнула:

— Я слышала, что братец кого-то купил, и захотела взглянуть.

Ее взгляду предстал забившийся в угол паренек с опущенной головой, однако при виде его тонких правильных